Общество гурманов: [сборник] - Джеймс Блэйлок

его кому-нибудь, подписывая договор, хотя не имеет никакого права, под вымышленным именем. Потом исчезает и, если обман не раскрыт, возвращается через двенадцать месяцев, чтобы продлить договор еще на год. Мой представитель в Маргите решил, что это как раз такой случай и что барон в каком-то смысле жертва мошенничества — с той разницей, конечно, что он все это время жил в доме, так что мошенничество оказалось для него удачным.

— Готов поставить пять фунтов, что Самуэль Пиквик не кто иной, как Коллиер Боннет, — сказал Сент-Ив.

Бэйхью кивнул.

— Вполне возможно. Боннету доподлинно известно, что дом пустует, а также все прочие обстоятельства. Он вполне мог решить, что раз дом в один прекрасный день перейдет к нему и все это дело приобретет законность, то он не делает ничего плохого и время все расставит по своим местам. Вероятно, мы сможем добиться, чтобы полученные за аренду деньги достались миссис Сент-Ив, если выясним, где живет Боннет и если барон готов дать показания, что Боннет выдавал себя за Пиквика. Думаю, Боннета не так сложно разыскать.

— Оставим Коллиера Боннета в покое, — попросила Элис. — Он же мой кузен, в конце концов, и кроме того уже и без того стал жертвой собственной глупости. Нам повезло, что в доме жили. В противном случае он бы стал логовом барсуков и уютной пещеркой для летучих мышей.

— Безусловно, — кивнул Сент-Ив. — Ты совершенно права, Элис. У нас есть все основания для благодарности и ни одного, чтобы дразнить Фортуну, бросая камни в тех, кого она обошла.

— Как бы там ни было, барон Трулав поставлен в известность о том, что ему надлежит выехать, — сказал Бэйхью, покосившись на Фробишера-старшего. — Так что выбрасывать никого не потребуется. Я направил ему соответствующее письмо, как только получил доклад от своего представителя.

— И он уже выехал? — спросил Элис.

— К сожалению, мэм, этого я не знаю. Все это произошло совсем недавно.

— Если не выехал, мы его поторопим, — будничным тоном сообщил Фробишер-старший, — с выкидыванием или без выкидывания. Табби, ты ведь прихватил с собой дубинку? Пощекочем его за ухом, пока смех не превратится в слезы.

Бэйхью сделал вид, что не услышал этой недвусмысленной угрозы, и, достав из портфеля лист бумаги, обратился к Элис:

— Я принес с собой документ, дающий полиции право выселить его по вашему требованию, если он еще сам не выехал. Именно полиции, — поверенный многозначительно посмотрел на воинственного старика. — В худшем случае он будет вас раздражать очень недолго, поскольку закон в этом случае истолкования не требует. Это ваш дом, мэм, и, по моему разумению, вы вправе вступить во владение, когда вам заблагорассудится, — с этими словами Бэйхью опустил руку в карман жилета, извлек два одинаковых железных ключа и положил их на стол рядом с кофейной чашкой Элис.

— Ну что же, — сказал Гилберт Фробишер, — предлагаю отправиться туда утром в моей карете. Не стоит дожидаться, пока неподражаемый барон вытащит из дома серебро и мебель.

ГЛАВА 3

ХРУЩ

Элис обнаружила, что после праздничных тостов и позднего ужина с обилием новостей ей не заснуть. За открытым окном стояла тихая ночь, над деревьями проглядывали звезды. Она узнала опрокинувшийся над океаном ковш Большой Медведицы. Окно выходило на восток, где милях в сорока по прямой из Мористого открывался вид на те же звезды и океан.

Она вернулась к чтению своего дневника, написанного летом 1867 года и пролежавшего все эти годы в сундуке: восторженное описание кашалота, выброшенного на песчаный пляж в бухте Лазаря, над которой, у подножья меловых обрывов, стояло Мористое. Поля дневника в кожаном переплете с латунными застежками пестрели рисунками. Она измерила длину кита веревкой — шестьдесят три фута шесть дюймов, согласно записи в дневнике, а набросок на полях иллюстрировал его невероятную высоту, почти в четыре роста маленькой Элис, стоявшей рядом. Дядюшка обещал отдать ей зуб, вырубив его топором из китовой челюсти. После этого кита собирались взорвать динамитом, пока он не начал разлагаться.

Той ночью, много лет назад, она долго сидела у окна и смотрела на освещенного луной мертвого кита. Волны, набегая на пляж, обступали его, шевеля гигантский хвост, огромный глаз поблескивал в лунном свете. В конце концов Элис заснула под шум начинающегося шторма и прибоя у рифа. Когда она проснулась утром, пляж опустел, как по волшебству, — обошлось без динамита, слава богу, кита поглотило море. Зуб ей так и не достался, остались лишь чернила на бумаге.

И все же все эти годы ей временами снился этот кит, поднимаясь из глубин спящего сознания. Сны эти были страшноватые, но в то же время грандиозные — темная громада океана, в бескрайних просторах которого гигантский кит не больше жалкой щепки. Одна часть ее существа радовалась — даже более чем радовалась — комфорту и спокойствию Айлсфорда и его окрестностей, уютной жизни за живыми изгородями, подстриженными деревьями и прудами, в окружении родных лиц. Но оставалась и другая Элис, тоскующая по океану и порождаемым им снам.

Внизу часы начали отбивать полночь, а когда они замолкли, она услышала, как муж поднимается по лестнице, закончив приготовления к их скоропалительной поездке на побережье. Фробишеры обещали заехать за ними ровно в восемь утра.

— Не спишь? — спросил Лэнгдон, уже в ночной рубашке, ныряя в постель рядом с ней. В этот момент на подоконник сел козодой, держа в клюве большого жука, беспомощно шевелящего лапками. Птица сидела совершенно неподвижно, освещенная лунным светом.

Элис слегка толкнула Лэнгдона локтем и указала на окно, где птица, посидев еще немного, улетела прочь.

— Видел жука у него в клюве? — спросила она.

— Думаю, это майский жук. Впрочем, поздновато для них, лето в разгаре.

— Хрущи, так отец их называл. На них отлично ловится щука.

— Будь я щукой, похрустел бы хрущом, — сказал Сент-Ив. — Да будь я и карпом, тоже.

— Рассказать о дядюшке Годфри? — спросила Элис.

— Расскажи, конечно. Я слабо себе его представляю, — он сел в постели рядом с ней, подложив под спину подушку. Бриз шевелил полог кровати, где-то в ночи слышался трескучий голос коростеля.

— Дядюшка Годфри жил в Мористом уже много лет, когда тетушка Агата привезла меня познакомиться с ним и кузеном Коллиером, до того я о них почти и не слышала. Я хорошо все помню, хотя мне было тогда, наверное, лет шесть. Дядюшка, несомненно, был человеком своеобразным, но я никогда не чувствовала в нем угрозы, во всяком случае, для меня. Он и пальцем